Невестка «Туркменфильм», 1971 (Основной критерий в самом характере жизни)

Народные обычаи, принадлежности быта, приметы — все это показано без снисходительной усмешки познавшего все премудрости XX века кинематографиста и без апологии собирателя этнографических реликвий. Основной критерий тут, как, впрочем, и в неожиданном повороте главной темы верности, — в самом характере жизни, в ее течении, в том, насколько прочно связаны все эти мотивы с повседневностью двух обитателей представленного на экране уголка пустыни.

То, что в фильме фактически два действующих лица — старик и Огулькейик, — обстоятельство чрезвычайной важности для решения многих художественных проблем, начиная, как я уже говорил, с мотивировки настойчивого решения Огулькейик остаться при свекре и кончая немногословностью диалога.

Старый свекор и Огулькейик так долго живут вместе, что они научились без слов понимать друг друга, тем более что в основном события каждого дня повторяют происходившее и вчера, и позавчера, и месяц назад, а напряженная, тяжелая работа не любит, чтобы ее сопровождали рассуждениями.

Отношения между героями складываются вроде бы лишь «по пути» их каждодневных дел, и, как заведено у них, в молчаливой, сосредоточенной обстановке. Даже когда старик начинает ревновать Огулькейик к случайно оказавшемуся в пустыне человеку, он ничем не выдает своих чувств. Как обычно, он отправляется от кибитки в пески, но, замечаем мы, он идет по следам Огулькейик и «того» мужчины. И лишь в тот момент, когда следы эти расходятся, старик, будто случайно, потому что его маршрут тому причиной, сворачивает в сторону. И впрямь: этот неутомимый труженик не шел сюда с единственной целью проследить свою невестку, он, как обычно, что-то делал необходимое, важное для себя.

Психологически наиболее яркие и глубокие сцены фильма — те, в которых участвуют индивидуалки Рязани. Однако, и это прекрасно понимал режиссер, произведение с двумя героями да еще на фоне монотонного пейзажа пустыни трудно будет восприниматься зрительным залом. Автор в поисках дополнений к этой паре во второй половине фильма вводит в действие помощника старика, Назара, с его семьей. Рядом с одной кибиткой возникает еще одна, а вместе с ней возникают и новые драматургические мотивы в фильме. Огулькейик вроде бы уже не очень нужна своему свекру: у него теперь есть помощник, он не будет страдать от одиночества. Но вместе с этими внешними осложнениями появляются и внутренние: на глазах Огулькейик разворачивается чужое семейное счастье.

Жена Назара рожает второго ребенка. Жажда материнства в героине фильма, пожалуй, не менее сильна, нежели мечта о любви и верность погибшему мужу. В ряде сцен, не называя (такова уж, как я говорил, сдержанная манера Нарлиева) вещи своими именами, автор фильма показывает сложные эмоции Огулькейик, продиктованные материнским инстинктом. Одно такое место — по кинематографической оркестровке, несомненно, лучшее во всей картине — хочу напомнить. Это та сцена ранней весны, когда вслед за превосходными, напоенными свежестью и влагой пейзажами показывается рождение ягнят.

Радость Огулькейик, ее забота о новорожденных, красота великого акта возникновения новой жизни — все сделано в фильме возвышенно и ярко. Но за сценой рождения следуют другие сцены, увы, необходимые всюду, где разводят каракулевые породы овец. Шумная, деловая и по-своему закономерная сцена забоя ягнят воспринимается героиней как трагедия. Прелесть этой сцены заключается в контрапункте: мужчины-овцеводы лихо делают свое дело; в ритме сцены, в светлых весенних пейзажах, в радостном лае мечущихся собак, одуревших от запаха крови, — во всем чувствуется праздник. И только одна Огулькейик—не потому, что она не привыкла видеть, как забивают баранов, — переживает, спрятавшись в кибитку: это в ней убивают святые материнские чувства! 

2020-02-28 Автор: Pugnin Комментариев: 0 Просмотров: 128 Источник: uzrf